Салафиты, которые рядом (часть 1)

Картинки из Дагестана, где «чистый» ислам стал нормой жизни в городах и селах

Дагестан — самый опасный регион в России. Здесь каждый день убивают, похищают и взрывают. Установить, кто и за что, с каждым годом все труднее. Английский философ Томас Гоббс сказал бы: «Война всех против всех».

Дагестан — самый свободный регион России. Именно здесь федеральные силовики впервые заговорили о необходимости диалога с обществом. Местные власти начали идти на уступки верующим. А традиционный суфийский ислам, годами радикально противостоявший фундаментализму, инициировал примирение: «Нет ваххабитов и суфиев. Есть мусульмане».

За 15 лет вооруженного конфликта в республике выросло и оформилось несколько поколений салафитов. И это не забитые маргиналы. Они молятся в мечетях, получают образование в университетах, имеют свой бизнес и работают в государственных структурах. Они стали частью дагестанского общества.

Согласно теории Гоббса, «война всех против всех» сменяется «общественным договором». И альтернативы ему нет. Потому что «общественный договор» — гарантия существования государства.

– Я хочу, чтобы освободили мой дом. Помогите вернуть его. Они самовольно заняли его, обокрали меня, они, они, они… — нервно частит смуглая женщина в оливковом хиджабе, задиристо тыча пальцем в свою соседку, хмуро сидящую рядом.

Сегодня воскресенье, приемный день в офисе «Ахлю сунна», организации, объединившей салафитских духовных лидеров. В маленький кабинет в центре Махачкалы со всей республики приезжают люди: улаживать семейные разногласия по шариату, решать спорные вопросы о наследстве, бизнесе, земле.

Я присутствую на одном из заседаний, для которого собрался совет «Ахлю сунна», решается имущественный спор. За письменным столом председательствующий Халилрахман Шаматов.

Амира — русская («Как раньше звали? Не важно. В другой жизни это было»), пять лет назад приняла ислам. Познакомилась с дагестанцем и решила, что хочет жить среди мусульман. Аббас привез ее в родное село Муцалаул.

— Я продала квартиру в Москве на бульваре Рокоссовского. Мы купили дом, но Аббас оказался альфонсом. Нашел себе другую, уехал. Его родственники отобрали у меня дом, заселили туда людей, я их с топором гоняла. Конечно, я, русская, купила у кумыков дом, им это не нравится… — женщина начинает скатываться в плач.

— Погоди, погоди, — тормозит ее один из помощников Халилрахмана. — Во-первых, тут нет русских, кумыков или аварцев, тут есть мусульмане. Во-вторых, твои личные отношения с мужем нас не касаются, мы решаем вопрос о спорном доме, поэтому говори только на эту тему и фактами.

Женщина берет себя в руки. Она знает, что в обычном суде у нее нет шансов: дом оформлен на ее мужа («Сама так захотела, верила ему»), документов, подтверждающих право хотя бы на долевую собственность, нет. Поэтому она привела родственников мужа в шариатский суд.

— Можно, я скажу? — отделяется от стены загорелый мужчина. — Я муж сестры Аббаса. Четыре года назад он привез к нам Амиру, представил как свою жену. Они купили дом, потом что-то не заладилось, Аббас уехал. Амира не захотела жить одна и перебралась к нам. Дом мы стали сдавать. Потом она ушла от нас, мы узнали, что документы на дом она заложила за 1000 долларов и уехала в Турцию. Я выкупил их. И вдруг она объявляется и начинает скандалить, что мы ее обокрали.

— Врешь ты, врешь все! — кричит на него Амира. — шайтан, как язык у тебя поворачивается нагло врать на суде, пусть Аллах тебя накажет, родственничка своего покрываете.

— Остынь и помолчи, — останавливают ее, но женщину уже несет…

— Я допускаю, что Амира говорит правду, — спокойно продолжает родственник мужа. — Но пусть предъявит хоть какие-нибудь доказательства.

— Какие у тебя есть доказательства? — обращается к Амире Халилрахман. — Договор купли-продажи твоей московской квартиры, люди, которые могут засвидетельствовать, что именно ты купила дом?

Амира начинает нервничать еще больше. Вопрос о договоре купли-продажи опускает, но настаивает: деньги за дом отдавала лично хозяину. Хозяин умер, а где искать его родственников, она не знает.

— Как не знаешь? — удивляется Халилрахман. — В Муцалауле все друг друга знают. Абдулла, узнай, чей это был дом, — обращается он к одному из членов совета.

— Бывших хозяев дома поможем отыскать, — сообщает тот через минуту.

— Можно слово? — обращается к Халилрахману его односельчанин. — Хочу одну историю рассказать: «Если я чужое имущество отдал не по праву или присвоил, считай, оно из огня и принесет только горе. Тем более в священный месяц Рамадан. Лучше потерять что-то из мирского, чем быть обделенным в другой жизни», — цепляет он проницательным взглядом каждого спорщика поочередно.

Спустя сорок минут решают: через неделю обе стороны должны представить свои доказательства, и совет примет решение.

Подчиниться или нет решению шариатского суда — дело сугубо добровольное. Не хочешь — заставлять никто не будет. Просто об этом объявят во всеуслышание в мечети, и слову такого человека больше не будет веры. Никогда.

— И помните, — подытоживает Халилрахман, — истец должен иметь не менее двух свидетелей. Если не найдешь свидетелей, тогда другую процедуру запустим, и условия жесткие будут.

Возможность разрешения конфликтных вопросов «по исламу» в российском законодательстве предусматривает закон «О медиации»: «досудебное урегулирование гражданских споров» в целях «гармонизации социальных отношений».

Что такое «медиация», в России мало кто знает, зато в словосочетании «шариатский суд» чудится потрясение государственных основ.

Негласно «разбирательство по шариату» существовало и в советское время и воспринималось тогда как неотъемлемая часть жизни сельской общины: практически в каждом селении жили ученые люди, которые из поколения в поколение тайно изучали Коран и богословские книги.

СССР умер, вместе с ним исчезли фабрики, совхозы, а во многих селах детские сады, медицинские пункты и участковые. Государственность схлынула с гор, а уклад сельской общины остался. И если раньше люди могли выбирать, решать спор на месте или идти в суд, то сегодня и выбора не осталось. Слову духовно образованного человека в Дагестане верят больше, чем решению суда, где любое решение регулируется законами рынка.

Халилрахману Шаматову 58 лет: живые движения, легкая походка и простота в общении.

— Шейх у нас красавчик, сама посмотри, — уважительно растягивают слова его соратники.

В «Ахлю сунна» Халилрахман главный. Авторитет его непререкаем, о таких говорят: человек с остро отточенным стержнем внутри.

Утро у шейха начинается затемно: зарядка, 10 километров трусцой. Так было всю жизнь. И когда мальчишкой в горном селении тайно учился читать Коран, и когда заканчивал строительный техникум, а затем политехнический институт, и когда работал тренером по вольной борьбе, и когда в советское время занимал высокий пост в районной администрации, и когда изучал шариатское право в Иордании.

Этот навык очень пригодился Халил­рахману в конце 90-х, после нападения Басаева на Дагестан, когда бегал от федералов. Тогда бегали все жители горных сел, кто не хотел сбривать бороду и стучать на соседей.

 

Особой популярностью у молодежи пользуются проповеди Исраила Ахмеднабиева, ректора одного из исламских институтов. Исраилу, или, как его еще называют, Абу Умару, чуть за 30, статный красавец, одетый в ладно скроенный европейский костюм. Он окончил университет Аль-Асхар в Египте, кандидатскую диссертацию защитил в Ливане. Его стихия — вопросы семьи и брака, именно эти споры он разбирает каждый день.

— Женщин камнями часто бьете? — спрашиваю я.

— Роликов из шариатской Чечни насмотрелась, — улыбается Абу Умар, крутя в длинных пальцах свой смартфон. — Прелюбодеяние — очень серьезное обвинение, тут нужны веские доказательства. Ты можешь себе представить, что жена будет изменять при свидетелях?

В Махачкале Абу Умар только по воскресеньям, в остальные дни ведет прием у себя в селении.

— Поначалу принимал всех подряд, сутками сидел. Мне приходится не только споры разрешать, но еще и семейным психоаналитиком работать. Женщины у нас своенравные и властные, переубедить их очень сложно. Тут пришла одна, с целой тетрадью жалоб на мужа. Найди, говорит, на него управу. Чуть ли не сутки разбирались. После этого прием стараюсь ограничивать: с полудня до часу ночи максимум. Номера телефонов каждый месяц меняю. Не помогает, караулят у дома, ну не откажешь же. Хотя чувствую, что скоро мне откажут.

Отказывать есть кому. У Абу Умара четыре жены. Трое, кстати, русские — «долгое время в Москве жил». О семейной жизни молодого имама НТВ даже документальный фильм сняло.

— Не смотрела, что ли? — широко улыбается он.

  Ирина Гордиенко