Оригинал взят у
Сегодня я поведаю древнюю легенду, покрытую пылью веков! Слушай ее, и не говори ты потом, что не слышал, а услышав не торопись рассказать ее всем остальным, ибо вкус тонок ее как шербет твоей халвы, о странник, забредший в наш оазис.
Я расскажу тебе.
Слушай же.
Посреди пустыни произростала пальма. Под пальмой племя папуасов, пораженное проказой попивало портвейн и жило счастливо, покуда не пришли к ним из-за дальнего бархана люди и не сказали им, что арыки их стремные, что пальма плодоносит плохо, что папуас главный, пользуясь древней магией предков, древних как самая древняя травинка в пустыне вечности, превращал подданных в баранов и имел с ними столь разное, о чем даже пресс-службы умалчивают. И возмущались папуасы, и прерывался эфир на прогноз погоды.
И смотрели люди на папуасов, и относились к ним как к видениям, что посылает нам ночное небо, как к чудесам, что прячутся у факира в рукаве, как к страшным историям, что рассказывает мать в детстве между готовкой лепешек и оттиранием горшков, покуда отец восседает на ковре и отдыхает на случай внезапной войны. Ибо нельзя же чтобы война началась, а ты уставший. Правда, путник?
И понимали люди, что ничего такого не произойдет в их жизни, что полна обыденности. В рассказах, что кричат глашатаи на площадях, цвели стада, колосились поля ржи и было все прекрасно и спокойно настолько, что на главные праздники все наряжались баранами, и не важно, что некоторых баранов недосчитывались и падишах улыбался, зато стабильность была стабильнее, чем самоцвет твоего изумруда, которым ты готов платить за роскошь, удобство и комфорт, о уши моего рассказа.
И шло время, и вырастали люди. И жгли они спички об потолок лестниц. И потребляли внутрь разное. И испражняли наружу в подъемниках. И держали в кармане фигу, что больше фиги в садах визиря. И была фига по отношению к падишаху, визирю и всем остальным, чье поведение не поддавалось здравому смыслу людей и объяснялось ими как историческая необходимость и традиция. И ненавидели они все вокруг, ибо были мудрыми не по годам, которые раньше за это бы дали. И было им хорошо, поскольку все равно им было на то, что твориться вокруг них.
О, нет, в смысле геополитики, они были грамотными как аксон твоего дендрита и пронзительными как острие твоего разума. И любили они собраться на кухне и говорить так громко, как только возможно, о трусах и подлецах, о несправедливостях мира и о том, что кому должно делать чтобы. И речь их была мудра и громогласна как битбокс твоего бумбокса. И знал каждый что все остальные делать должны, а сам сидел в грязи возле два года не прикрученной ручки двери с подтекающей из крана водой, но святой верой в собственное величие. Ведь величие — оно именно у нас, не может же быть, чтобы величие было у папуасов, напяливающих на себя разноцветные ленточки на праздник баранов, правда же, о госканал моего телевизора. Мы же не такие, правда же, о, Эмир моего Эфира.
Но спокойны были люди, ведь это их деды поворачивали реки вспять и наклоняли вражин, отдавая десятерых за одного. Это их отцы запускали колдунства ввысь, пронзая небесные сферы. И все успехи предков были успехами людей. И разве могло быть иначе? Ведь на коленях у предков сидели они маленькими сопливыми голожопиками. И предки говорили им, что чада их лучше всех. Всех — значит и их тоже. Не правда ли, о амфибрахий моего гекзаметра? И горды были люди собой. И кичились. И был их кич обоснован, ведь вершиной предков были они, а не глиноземом и кормом для пустынных варанов. И гордо жили они у сломанных раковин, не вымытых коридоров, заляпанных стен в величии возвышаясь над презренным бытием и сломанным краном. А особо успешные — надевали маски баранов и участвовали в корпоративных мероприятиях, ведь были в нашем оазисе корпорации, так как прогресс был столь изряден как энладж твоего пениса, путник.
И были одеты они в иноземные ткани. И ели они иноземную картошку. И был вокруг лишь иноземный пластик и сталь, но пафос был собственный, ведь зачем возделывать земли свои, когда весь мир обязан тебе, великому герою, правда же, о, плуг моего плея?
И вот однажды просыпаюсь я, о рингтон моего будильника за ногу, а на улицах шум. И ходили по улицам те, кто жгли спички о штукатурку лестниц, с успешными лицами и мыслью на челе. И были они все в масках баранов и с цветными ленточками, ибо лишь у нас цветная ленточка — протест, а у всех остальных папуасов — лишь цацка несуразная. И кричали они, что их кругом обманули, что все кругом козлины и вражины, и было кричащих много. И были все кричащие на площадях, а в их домах тихо капали краны. И кричали люди, и требовали, и взывали к мудрости падишаха, и умоляли, чтоб падишах признал, что все вокруг неправы, а они — наоборот. И было людей числом в одну площадь.
И ничего не понял падишах, но столь убедительны были люди с цветными ленточками как у иноземных папуасов, что тут же отменил падишах все то, что было раньше, казнил всех, кого попросили люди, собравшиеся на одной площади и в честь примирения надел фиолетовые гольфы. И были люди на площади довольны. И шли по домам, и улыбались победе, и праздновали три дня и три ночи, а из кранов капала вода.
И собрались на площади другие люди и сказали, что цвет их ленточек более яркий, чем у тех, кто раньше приходил. И выслушал падишах их требования. И воскресил казненных, и покрасил дворец в синий цвет, а всех, кто не пришел на площадь, обозвал козлинами трижды. И были люди на площади довольны. И шли по домам, и улыбались победе, и праздновали три дня и три ночи, а из кранов капала вода.
И собрались люди, которые раньше не собирались на площади, на площади. И сказали они, что их отцы и деды, и деды их отцов, и отцы их дедов их отцов более уважаемые, чем все остальные. Что именно они первыми в лифтах, и на лестницах и разное. И выслушал падишах их требования. И согласился с ними. И умертвил воскрешенных казненных, и очистил стену дворца от синей краски, и повелел всем ковыряться в носу левой, а флаг царства сделать из енотовой шкуры. И были митингующие на площади довольны.
И приходили еще и еще. И со всем соглашались правители. И после этого ходили мы на одной ноге, мазали всех зеленкой, говорили слова задом наперед, чесались только правой. При встрече с заиками говорили «рококо-рококо».
И много всякого разного.
Это я к чему, о слушатель нелепой графомании, на прошлой неделе попросили казнить всех тех, кто слушает и ходит в сандалиях. Но ты нравишься мне. Снимай обувь и пойдем на площадь, сегодня мы потребуем обязать всех швырять картошкой в голубей и кричать «йолопуууууддди!». Нас выслушают.
До следующего митинга будет интересно.
Возьми ленточку. Без нее не пустят.
Вот так-то, свет очей моих, вот так-то.